Выбрать электронные бизнес-книги для iPhone, iPad, Android в форматах. Новая книга Ицхака Адизеса о семье и браке. Камасутра для оратора. Страницы этой книги откроют Вам дверь в мир горячего испанского темперамента. Освободите свой эротический потенциал страстными, изысканными .

Ольга Бузова снова взялась за перо: телеведущая сообщила подписчикам, что приступила к написанию книги.

Камасутра книжника. К выходу в свет книги Александра Гениса «Уроки чтения» («АСТ.

Книга: Новая Камасутра (The new Kama Sutra). Автор: Ричард Эмерсон. Аннотация, отзывы читателей, иллюстрации. Купить книгу по привлекательной . Но «Камасутру книжника» вполне можно считать вторым томом новой книги, потому что если там я писал интеллектуальную . Камасутра книжника. Благодарность. Главы этой книги сперва печатались в “Новой газете”, которой я безмерно благодарен за внимание и терпение, . Скачать бесплатно книгу Камасутра. О способах возлежания. Учебник любви (125 позиций, 299 фотографий) автора Автор Неизвестен в форматах FB2 . Ольга Бузова закончила свою новую книгу, и совсем скоро она появится в магазинах. Впрочем, книгу, которой . К выходу в свет книги Александра Гениса «Уроки чтения» («АСТ. Руководство По Эксплуатации Ваз 21140. Редакция Елены Шубиной») предлагаем освежить в памяти все главы .

В своей новой книге Радислав Гандапас научит читателя готовить эффектные и.

Редакция Елены Шубиной») предлагаем освежить в памяти все главы опуса, впервые напечатанного на этих страницах. Литературный гедонизм. Читательское мастерство шлифуется всю жизнь, никогда не достигая предела, ибо у него нет цели, кроме чистого наслаждения.

Чтение есть частное, портативное, общедоступное, каждодневное счастье — для всех и даром. Он говорит не столько о содержании книги, сколько о темпераменте автора. Иногда это — определяющая тональность, иногда — обманный ход, усыпляющий бдительность, иногда — вызов (традиции или терпению), и всегда — подсказка читателю, который обязан затормозить на первом абзаце, чтобы сориентироваться на местности и понять, куда его занесло и чего ждать. Первая фраза для нас важнее последней. Если вы добрались до конца книги, она уже от вас никуда не денется, но начало может оказаться роковым для отношений с автором. Когда все сказано, мы вынуждены говорить другим манером. И это прекрасно. Можно читать ради слов, можно — обходиться без них вовсе, но нельзя делать и то и другое разом.

Испортив зрение миниатюрным мастерством, мы не поймем рассчитанных на эпос классиков. Их надо читать не в очках, а с биноклем. Сэлинджер стал для меня мерой, камертоном достоверности. У него я научился читать Чехова. Более того, Библия на него отвечает. Но кто решится говорить за Бога? И что тут можно сказать?

В эту грозную паузу, если уж мы взялись читать Библию, каждый должен поставить себя на место Бога — ведь автор Книги Иова это сделал. То же, что мощи — паломнику: якорь чуда, его материальную изнанку. Цепляясь за местность, дух заземляется, становясь ближе, доступнее, роднее. Идя за автором, мы оказываемся там, где он был, в том числе и буквально. Все это поможет насладиться «Улиссом», но не понять его, ибо этой книге нельзя задать главного вопроса: о чем она? И уж этим роман Джойса точно не отличается от жизни. Сложнее всего справиться с неупорядоченным хаосом той книги, что лишена авторской цели и умопостигаемого смысла.

Джойс считал это смешным. Он пошутил над литературой, оставив «Улисса» пустым, но полным. В них чувствуется прикосновение странной и непридуманной — экзотической — жизни. Это литература, выросшая до осязания. Скажем: «Есть ли Бог?» — это дневной вопрос, ответ на который меняет меньше, чем мы думаем или боимся.

Но ночью, в самый темный час, нас огорошивают другие вопросы: чего, собственно, мы хотим от Бога? И, что еще страшнее, чего Он хочет от нас? И это понятно: зависть бросает вызов. Отталкиваясь и рифмуясь, мысли клубятся, карандаш строчит, лист чернеет и книга портится. Найти подтверждение своей мысли у автора — значит не ценить ни себя, ни его. Мы для того и читаем, чтобы столкнуться с непредсказуемым. Цитата — зарубка, у которой мы свернули к нехоженому.

Такие легко запомнить, вернее — трудно забыть. Реже всего я находил их там, где положено, — среди афоризмов. Квант истины, она дается целиком и ни за что не отвечает. Хорошая метафора никогда не к месту.

Наоборот, она его портит, останавливая движение мысли или разворачивая ее в совсем другую сторону. Ведь он, как пифия, не от мира сего и, в сущности, говорит стихами. Я подозреваю, что он для того и существует, чтобы найти выход из положения, когда выхода нет. Завязший в традиции разум не дает нам преодолеть стену, юмор ее сносит, ибо он умеет сменить тему.

В сущности, юмор — это решенный коан. Чтобы найти ответ на вопрос, его не имеющий, надо изменить того, кто спрашивает. В эпоху заменившего эрудицию интернета именно в этом жанре литература ставит эксперимент, выясняя, чем мы отличаемся от компьютера. К счастью, путешествие — чувственное наслаждение, которое, в отличие от секса, поддается описанию, но, как и он, не симуляции. Чем ближе прошлое, тем труднее разглядеть в нем историю. Просто в какой- то момент мужчины перестают носить шляпы, и мы догадываемся, что переехали из вчера в сегодня.

Поэтому, знаю по себе, трудно писать о том, что многие помнят не так, как ты. Выход в том, чтобы историк, как поэт, настаивал на своем. Впрочем, в архетипы, как в штаны с мотней, все влезает, а настоящий герой не бывает расплывчатым. Он всегда изображается в профиль, чтоб не перепутать. Избавленная от гнета идей, переводная словесность снимала с наших глаз катаракту соцреализма, которым мы тогда именовали всякий опыт ложного правдоподобия. Фантастика обещала его заполнить своими домыслами.

Стругацкие показали, почему это невозможно. Будущее не продолжает, а отменяет настоящее. И непонятно, как жить, зная об этом. Стоит отпустить вожжи, и воспоминание о прочитанном всплывает неточной рифмой. Якобы случайная и почти анонимная, она окрыляет опыт и открывает в нем второе дно. Искусство растягивает смерть, делая ее предметом либо садистского, как в «Илиаде», любования, либо психологического, как у Толстого, анализа. Поэтому я всегда готов обменять тривиальный, будто взятый на прокат сюжет на подкладку текста.

Различия не столько в методе, сколько в цели. Стихи бывают глубокими, запоминающимися, народными, ловкими, бессмертными, пронзительными, песней. Но они не обязаны быть интересными, а про нон- фикшн такого не скажешь. Лишенная готовой формы и законного места эта литература держится только тем и тогда, когда от нее нельзя оторваться. Но я не могу ждать семь миллиардов лет, и мне надо знать, что будет, если это случится завтра.

И не абстрактной, на манер жестяной австро- венгерской машины Музиля и Кафки, а живой, полнокровной, омерзительной и своей: крысы в подполье. Это — ар- деко детской словесности. Понятно — почему. Преданное прошлым, оно начинает там, где еще ничего не было. Гений не создает и не выражает дух нации, а выдает себя за нее. И в этом состоит единственное призвание литературы.

Успех партии зависит от того, как долго мы можем ее длить, не уходя с поля и не снижая силы удара. Скрываясь в межличностном пространстве, язык надо пробовать ртом, чтобы узнать, можно ли так сказать. Ведь драка, как секс и пьянка, никогда не повторяется и не может надоесть. Вот тут, в закоулках брутального повествования, и прячется просто проза.